Руководство тогдашнего Китая — Чан Кайши и его окружение были крайне заинтересованы в провоцировании войны между Японией и Советским Союзом летом и осенью 1941 года. Сталин и Молотов были прекрасно осведомлены об этих шагах Чан Кайши по линии НКВД, поскольку наш агент Друг — В. Стенес, портрет которого находится в музее ФСБ, исполнявший одно время обязанности начальника его внешней разведки, регулярно информировал нас об этих его замыслах.
Должен отметить заслуги нашей дешифровальной службы в этот острый момент. Западный историк КГБ Кристофер Эндрю советскую шифровальную службу особо не жалует. Однако сейчас и мы, и зарубежные авторы признают, что НКВД достиг больших успехов в дешифровке материалов переписки японского МИДа, турецкой, итальянской и греческой дипломатических миссий в Москве. Серьезную роль в этом плане сыграло то, что мы читали дипломатическую переписку итальянского посольства в Токио с его МИДом в Риме. Ведь Италия в то время была союзником Японии по антикоминтерновскому пакту.
К этому добавлю, что через Кэри мы контролировали переписку Чан Кайши (псевдоним «Сегак») с президентом США в течение всей войны, что позволяло в целом сделать правильные выводы о развитии обстановки на Дальнем Востоке. До сих пор помню, какое сильное впечатление на меня произвел доклад Кэри президенту Рузвельту об обстановке на Дальнем Востоке и в Китае, который был направлен мне для ознакомления, а позднее послан Сталину и Молотову вместе с оценкой документов и предложениями о конкретных мероприятиях в области разведывательной работы под дипломатическим прикрытием в Китае.
Почти одновременно в сентябре 1941 года харбинская и токийская резидентуры НКВД сообщили в Центр о том, что военное выступление Японии против СССР, ввиду обострения отношений с США и Англией, представляется маловероятным. Наш резидент в Японии Г. Долбин (Артем) передал, что, по данным источника токийской резидентуры — Экономиста, наиболее острый период, который был в начале германо-советской войны, уже прошел… При критических взаимоотношениях, которые Япония имеет с США, руководство империи будет держаться мира с СССР. Знаменательно, что эта информация (появившаяся во время успешных советско-японских экономических переговоров об условиях японских концессий на Сахалине) основывалась на заявлении министра торговли и промышленности Японии Сакондзи на официальном обеде по случаю приезда в Токио директора общества по японским концессиям на Сахалине.
Р. Зорге в одном из своих последних донесений в Центр в середине сентября 1941 года также подтвердил фактический отказ японского командования от развязывания войны с Советским Союзом в ближайшей перспективе. Его сообщение выглядело особенно впечатляющим, поскольку он ссылался в качестве источника на Инвеста (X. Отзаки, видного журналиста, советника премьер-министра Японии).
В это же время харбинская резидентура также сообщила в Центр о том, что по сведениям, полученным от сотрудников японской военной миссии, Япония до весны 1942 года наступательных действий против СССР не предпримет. Вместе с тем при этом отмечалось, что, по мнению японских военных кругов, к весне 1942 года немцы будут иметь решающий успех, и тогда Япония начнет военные операции, чтобы установить новый порядок по всей Сибири. В связи с этим эмигрантским кругам было поручено составить схему государственного устройства Сибири с выделением границ национальных автономных республик — Бурят-Монгольской, Алтайской, Якутской и т. д.
Эти сообщения следует рассматривать в контексте обстоятельств противостояния между Японией, США и Англией на Дальнем Востоке и в Китае.
Японцы как бы подтверждали конкретными шагами свои намерения решительно выступить против «англо-американского империализма» в Азии, которые они секретно изложили Сталину и Молотову в Москве в апреле 1941 года. В конце июля того же года японские войска приступили к оккупации стратегически важных пунктов и Индокитае. Американское правительство объявило о введении эмбарго на поставки нефтепродуктов в Японию и запретило японским кораблям пользоваться Панамским каналом.
На эти действия японское телеграфное агентство «Домей» сообщило 8 августа, «что вопреки различным слухам, в советско-японских взаимоотношениях не произошло изменений со времени подписания пакта о нейтралитете». Это заявление было прямо адресовано советскому правительству. 23 августа министр иностранных дел Японии Тойода подтвердил это нашему послу Сметанину, несмотря на официальную ноту японских властей о том, что перевозки военных материалов из США во Владивосток создают затруднительное положение для Японии. В свою очередь ТАСС опроверг сообщение японских газет об активных советско-китайских консультациях по отражению действий японской армии в Центральном Китае.
За кадром, однако, остались секретные консультации между послом СССР в Японии К. Сметаниным и японским министром иностранных дел. Как по линии советского посольства, так и по линии нашей резидентуры в Кремль было сообщено, что руководство Японии настаивало на подтверждении советской стороной обязательств по соблюдению нейтралитета и недопущению предоставления Советским Союзом своей территории для военных баз другим странам, которые могут быть использованы при обострении обстановки в Азии против интересов Японии. Особо подчеркну, что Молотов дал указание нашему послу в Токио в августе, когда японо-американские отношения обострились и когда наше сотрудничество с англо-американскими союзниками в войне против Гитлера стало очевидным, решительно подтвердить от имени советского руководства, что «СССР остается верным своим обязательствам в отношении Пакта о нейтралитете и не войдет в соглашение с третьей стороной, направленное против Японии».
Иносказательно это означало, что в секретных консультациях с Токио Москва давала японской стороне полную свободу действий в Индокитае.
Поэтому в критический период битвы под Москвой, 15 октября, в Харбине были успешно закончены переговоры между Монголией и японским сателлитом Манчжоу-Го по уточнению границ и подписаны соответствующие документы. Тогда же Япония хотя и начала переговоры с США о разграничении сфер влияния на Дальнем Востоке и Азии, вместе с тем активно продолжала оккупационные мероприятия в Индокитае.
Противоречивость информации, поступавшей с Дальнего Востока, требовала особого внимания. Возглавляемая мной Особая группа в сентябре-октябре 1941 года продолжала прорабатывать возможные мероприятия в связи с угрозой начала военных действий на Дальнем Востоке. И в Кремле, и в НКВД, несмотря на секретные консультации с Токио, не тешили себя иллюзиями об агрессивности японцев, «направленной в первую очередь против западного империализма». К счастью, к этому времени был освобожден из тюрьмы по инициативе Эйтингона начальник восточного отделения ИНО М. Яриков.
Оклеветавший его и Шпигельглаза в 1939 году В. Пудин одновременно поставил под сомнение источники ИНО-ОГПУ-НКВД в Маньчжурии, Японии и Корее. Яриков спустя неделю после освобождения в конце сентября вместе со мной был вызван на ковер к Берии, прямо сказавшему, что «наши головы полетят первыми, если материалы, добытые старой агентурой из эмиграции в Харбине, Шанхае и Токио о планах Квантунской армии, обернутся дезинформацией». Для угроз у Берии были все основания. На восемь из двенадцати резидентур НКВД и военной разведки в Китае и Японии Пудиным в 1939 году было подготовлено заключение, что их сотрудники являются «двойниками» немецкой, английской, американской, японской и китайской спецслужб.
Яриков достойно ответил наркому, что за свои источники, какими они были до января 1939 года, т. е. до его ареста, он ручается, предложив конкретно проверить их в разведывательно-рекогносцировочных акциях на границе с Маньчжурией. Что и было сделано под руководством начальника Приморского НКВД М. Гвишиани.
Тем не менее исключать полностью возможность удара нам в спину со стороны японцев на Дальнем Востоке мы не могли, хотя было очевидным, что японская армия не проводила в октябре-ноябре мероприятий по созданию ударных группировок для наступательных операций против советских войск в Приморье.